Такие долгие-долгие дни. Размышления о старости

В который раз удивляюсь парадоксальности изречений Михал Михалыча Жванецкого. «Нет, не дети, — ОНИ — наше будущее!» Это он — по поводу стариков. Мол, посмотрите на них внимательно и прикиньте, что ждет нас в не таком уж и далеком будущем, в возрасте, который из деликатности принято называть преклонным.

Чтобы последовать этому совету, мне далеко ходить не надо. В нашем доме благополучно уживаются три поколения: наши дети, мы с моей женой и ее бабушка.

Глядя на нее теперешнюю, я начинаю лучше понимать библейское выражение «насыщенный днями». Наша бабушка Марфа — вот такой человек. Ей — 92 и она устала от жизни. Никакого кокетства — я слышу это в ее словах и интонациях. Замечаю это и без слов, наблюдая, как день за днем из ее тщедушного тела уходят силы. Как сквозь пергамент высыхающей кожи проступают синие ниточки тончайших сосудов. Как слабеют голос и слух. Как дрожат пальцы и все чаще смежаются усталые веки...

«Когда это кончится?» — все чаще вопрошает она. «Для чего я пережила своих детей, зятя? Почему Бог не дает мне смерти?» Я пытаюсь построить простой ответ. Но складно не выходит: я не настолько стар и, уж конечно, не Бог. Жив человек, значит, еще не пора... Что тут еще городить?

«Когда это кончится?» Не думаю, что бабушке нужна именно точная дата. Но, когда день похож на день, а мир сжался до размеров комнаты. Когда в голове в сто первый раз воспоминания причудливо перемежаются снами, этот сакраментальный вопрос «Когда?» просто повисает в воздухе.

Для нас, не хлебавших ее бед и забот, это ее «Когда?..» звучит диковато. Ну да, в жизни хватает черных полос, но зачем торопить развязку? — живи, человек, пока живется. Но старушка лишь качает в ответ головой: «Разве это жизнь?»

«Когда это кончится?» Иногда мне кажется, что она проживет еще не один год: ее ненавязчивое присутствию в нашей жизни стало таким привычным! Но, когда останавливаюсь и вижу бессилие и безвкусие ее бытия, мысль о близкой кончине уже не кажется странной. Напротив, странным, как раз, кажется то, что она вообще еще жива — столько всего пережив и испытав. И вот когда я начинаю в это все вникать, — и смерть, и Бог видятся мне совершенно в ином свете...

Когда лет в тринадцать мне объявили о том, что моя крестная умерла, я испытал облегчение. Она страдала астмой, и я, замечая, как тяжело ей дается каждый вздох, мучился этим неимоверно, словно задыхался сам. И вот она перестала дышать. Какое облегчение для нее и для меня! Взрослые так и сказали: «Отмучилась»...

Потом, двадцать лет спустя, отмучилась, побежденная метастазами, моя мама. И я тоже испытал непонятное облегчение. Отмучилась, освободилась, словно разрешилась от бремени. С ее лица сошла гримаса боли, и я увидел, что Бог действительно велик в своей доброте, предусмотрев для человеческих душ избавление — через смерть тела.

Понимаю, эта мысль не просто вмещается в разум. Но без Бога понять смысл смерти вообще невозможно. Смысл вечной жизни — тем более. Вынесите Бога за скобки — и что останется? — медленное, тягучее умирание, которое и продолжать нет мочи, и прекратить добровольно — немыслимо, кощунственно, страшно...

«Когда это кончится?» Для нее? Для меня? Для каждого из нас? Не знаю... Не уверен, что хочу знать, раз Бог предпочел это скрыть. Мне достаточно верить, что Он в нужный момент скажет Свое слово, и вот тогда и кончится. И наступит совсем-совсем другое — новое, вечное, лучшее...

Наша бабушка уже смирилась с мыслью о смерти. То есть, конечно, ей бы хотелось еще пожить: выдать замуж правнучек, покачать на руках пра-правнуков, и много-много чего еще. Но с каждым прожитым годом дряхлость тела для нее все невыносимей, а мысль о вечном покое у Бога все приятней. И только Он почему-то медлит, отмеряя ей долгие-долгие дни ожидания. Что ж, Ему виднее...

Владимир Шишков