Вера "Вождя Народов"

Жил-был храм. Красивый и статный, он славился далеко за пределами своего села. С радушием встречал в своих стенах богомольцев, дарил им душевное тепло и помогал ищущим сердцам обрести спасение. Так было до тех пор, пока не рухнула царская власть, а вместе с ней - последний оплот духовности на селе.

Заколотили досками окна и двери в святой обители, священников выселили в Сибирь, прихожан по домам разогнали. Понурился храм, словно сирота казанская. Молчит колокол, не зовет больше к молитве, не горит свет за закрытыми ставнями. Поубивался народ, наплакался, а против рожна не попрешь. Так и стоял почерневший от горя храм, партийному начальству глаза мозоля. И хоть скрипели зубами чиновники, а все ж рука не поднялась эдакую красоту с землей сравнять.

Простоял храм нетронутым и во время фашистской оккупации. Видать, и среди захватчиков были люди культурные да богобоязненные - пожалели они дом молитвенный.

Шло время. Изменилась линия фронта. Власть Советов снова вернулась в село. А храм все ждал своего часа. И он таки наступил в сорок седьмом. Правда, многих прихожан священные стены уже не увидели: одни с войны не вернулись, других голодовка скосила, третьих атеисты сманили. Однако ж распахнулись царские врата, и потянулись оставшиеся селяне к алтарю.

И все было бы хорошо, да вот беда стряслась: опомнилось руководство, всполошилось. Мол, колхозники снова за старое принялись. Как им, тугодумам, не втемяшивай, что Бога нет, а они по-прежнему к храму тянутся, на поклон к Всевышнему. Подумали начальники, посовещались и решили одним выстрелом двух зайцев убить: и народ от религии отвадить, да и здание с пользой задействовать, вместо амбара. Сказано - сделано. Церковную утварь в грязь побросали, потоптали, а вместо нее зерно завезли. Растянули селяне по домам образа, украдкой слезу утирая: снова храм осквернили безбожники.

Да только нашелся среди селян бывший фронтовик, который не захотел с таким произволом мириться. Собрал дед Григорий народ да и говорит:

- Люди добрые, это что ж получается? Сперва оказали нам, старикам, уважение - позволили на службу Божью ходить, а потом снова отобрали последнюю утеху! Не бывать тому! Это я вам говорю, Григорий Кравец. Поеду к самому Сталину на прием с челобитной. Мне с ним на фронте довелось встречаться. Лично руку ему пожал, говорил с ним, как сейчас с вами. Думаю, не откажет он мне в просьбе. А вы, дорогие мои, молитесь за меня, чтоб Господь мой путь управил.

Обрадовался народ появившейся надежде. Скинулись, кто сколько смог, да и благословили деда Григория в путь-дорогу.

Так старик в скором времени оказался у Кремля. Стала его охрана выспрашивать: кто таков, да куда направляешься, по какому вопросу? А тот в ответ: к самому Сталину на прием, по личному делу. Передайте - говорит, позвякивая медалями, - что мы с ним на войне там-то и там встречались, о том-то и о том говорили. А нынче мне с ним снова свидеться надо.

Долго фронтовик стоял, дожидаясь ответа. Но все-таки дошел до генералиссимуса слух о странном ходоке с далекого украинского села. Позвал его к себе Иосиф Виссарионович и уединился с ним с глазу на глаз. Выслушал жалобу на местных чиновников, да и говорит:

- Не давал я такого распоряжения, чтобы храм закрывать. Это самоуправство. Так что поезжай ты, старик, домой со спокойной душою. Слово даю: не успеешь вернуться, справедливость будет восстановлена.

И, правда, приехал Григорий Кравец в родное село, а там в храме зерна нет. Да и начальство колхозное с должностей поснимали. А народ тем временем уж за ремонт здания принялся. Увидев правдоискателя, стали ликовать. Все село сбежалось послушать, как тот в столицу ездил. Рассказал им старик о своих приключениях, нерастраченные деньги назад возвращает. Только люди их брать отказались - решили употребить на восстановление святыни.

И вскоре стараниями добровольцев храм снова воссиял в своем прежнем великолепии. Своды огласились молитвами и песнопениями верных, среди которых Григорий Кравец - первый, о ком и поныне живет память в сердцах благодарных потомков.

P.S. Вероятно, мы так никогда и не узнаем, что побудило Сталина отдать распоряжение об открытии храма. Может, его тронула детская простота старого фронтовика, искавшего заступничества «отца народов». Возможно, это был всего лишь удачный «пиар» ради создания положительного имиджа генсека. А может в душе бывшего семинариста Сосо Джугашвили и вправду дрогнули потаенные струны, растопившие (пусть и на короткое время) ледяное сердце тирана?
Как бы там ни было, но храм открыт и по сей день, гостеприимно призывая всех жаждущих к Богу.